Человек птица Валерий Розов

Похожий на супермена из фантастических фильмов, в специальном костюме-крыле он парил над Антарктидой, «летал» с материка на остров Сахалин через Татарский пролив, опускался в воронку действующего вулкана на Камчатке. За его плечами более 10 000 парашютных прыжков и около 1500 бейс-прыжков. Валерий — дважды чемпион мира по парашютному спорту (1999, 2003), победитель чемпионата Европы, победитель Кубка мира (2002), чемпион X-games по cкайсерфингу (1998), чемпион России по альпинизму (2002 и 2004), действующий рекордсмен мира по парашютному спорту (400 way групповая акробатика и 100 way вингсьют) — словом, человек-легенда, человек-птица. 25 июля в 21:30 в кинотеатре парка «Музеон» будет показан документальный фильм «Высокий полет. Путь на Эверест», рассказывающий о самом высоком в мире бейс-прыжке, который совершил Валерий в прошлом году с высоты 7220 м над уровнем моря. Накануне показа мы встретились со спортсменом, который «умеет» летать.  

— Валерий, когда смотришь видео бейс-прыжков, кажется, что люди летают…

— Да! Не зря бейсджамперы между собой называют себя пилотами, потому что внутренне, субъективно для тебя это выглядит как полет. Например, если я прыгаю с перепада высот 1000 м, то пролетаю 3 км: ты летишь с такой скоростью и так далеко, что это ощущается как полет, к тому же ты легко меняешь направление, управляешь своим полетом за счет изменения положения тела. По сути, современный костюм — это крыло по типу параплана, только оно меньше и нет строп: как будто тебя самого засунули внутрь этого крыла. Правда, в отличие от параплана, я не могу набирать высоту, поэтому это все же не полет, а падение под силой тяжести.  

— Вы пришли в бейсджампинг будучи опытным парашютистом. Какие новые ощущения подарили прыжки в вингсьюте?

— Абсолютно новые ощущения. Потому что аэродром — это очень комфортная среда: открытые пространства, одна и та же высота, скорость самолета, точка приземления — все стандартизировано. А бейсджампинг — это дикие непредсказуемые условия. Пока ты лез наверх, могла измениться погода, ветер усилился или ты пришел совершенно в новое место, где никто никогда не был. Прыжок с самолета и прыжок со скалы воспринимаются совершенно по-разному. Когда ты прыгаешь из самолета, который движется, у тебя уже есть жесткий поток воздуха: он бьет по тебе, и ты на него сразу ложишься. А когда ты прыгаешь с горы — это все равно что прыжок с вышки, потока изначально не на что опираться.  

— Когда первый раз прыгали в таком костюме — вингсьюте, какие были опасения и ощущения?

— Главное ощущение: резко увеличивается время свободного падения. Прыгая на аэродроме без вингсьюта с высоты 4000 м, в свободном падении я нахожусь примерно минуту, а в костюме — даже в самом простейшем — свободное падение длится в два раза больше, в хорошем костюме — до трех минут. Это первое удивление. А опасение связано с тем, что у тебя руки как будто связаны: это поначалу некомфортно и непривычно для парашютиста.    

— Вы прыгаете в разных географических широтах, место влияет на прыжок?

— Нет, ни на что не влияет. Я прыгал и в Южной Америке, и в Антарктиде, в массиве Эвереста… Все зависит от конкретных условий, от сложности прыжка, от перепадов высот, от моей задачи: я могу улететь в открытое пространство, а могу летать вдоль склона — это совершенно разные прыжки. Если это большая высота, или холодно, или и то и другое вместе, как на Эвересте, это, конечно, усложняет задачу.  

— Подготовка к прыжку на Эвересте заняла два года. Почему нужно так много тренироваться и в чем именно состоит подготовка?

— Я прыгаю постоянно: на аэродроме и в горах — в основном в Альпах, где развитая инфраструктура и можно совершать по несколько прыжков в день. Подготовка многосоставная: связано это с тем, что нужно поддерживать совершенно разные навыки, плохо сочетаемые между собой: парашюты, бейсовые прыжки, альпинистские навыки, обычное ОФП — по сути, вот четыре направления, в которых ты одновременно вынужден тренироваться, в этом и состоит основная подготовка. А все остальное — это поиски финансирования, логистика, подбор людей. Как именно я полечу — часто это определяется в последний момент, на точке прыжка: бывает сложно заранее предсказать траекторию полета.    

— Что осталось за кадром фильма? Возможно, были дубли прыжка?

— Ну что вы, какие дубли! В этом и был смысл подготовки, все затевалось не ради фильма, а ради самого прыжка. Для начала на эту высоту нужно было попасть, не заболеть, поймать окно погоды… Особенно трудным был момент провала: прежде чем полететь, костюм должен наполниться воздухом. Так вот, вертикальная часть под точкой прыжка достаточно короткая для этой высоты, я волновался, хватит ли мне ее, чтобы начать лететь? От момента идеи до реализации прошло два года, в это время вся моя жизнь так или иначе была посвящена подготовке к этому проекту.  

— А как вы выбираете место для следующего прыжка? У вас дома наверняка висит географическая карта, и вы отмечаете, где были и куда собираетесь.

— В юности на первом курсе института у меня была карта с горами на стене — я флажками отмечал: был здесь и здесь, маршруты рисовал, постоянно плакаты висели тематические. После последнего ремонта я убрал все тематическое, чтобы мне ничего не напоминало, чтобы я дома только отдыхал. И так езжу много, и мне хочется дома нейтральной обстановки. У меня много книг с фотографиями, смотрю — выбираю места. Если совсем сложное и непредсказуемое место, то еду на разведку — выехал в район, все померил, посмотрел. Потому что во время основной экспедиции, где задействована куча людей, будет некорректно сообщить, что место не подходит для… Конечно, может не повезти с погодой, можно заболеть, но просто приехать и сказать, что здесь не прыжковое место, непрофессионально и некорректно.  

— А такое с вами бывает? Подходите к краю и думаете: «Нет, что-то сегодня я прыгать не хочу»?

— Редко, но бывает. Ощущения, что не надо прыгать, стараюсь подальше убрать, хотя я достаточно суеверный. Ощущения на точке прыжка, несмотря на большую психологическую подготовку за столько лет, могут давать сбой. В зависимости от того, как долго добирался на эту точку, какая погода, может быть настроение от «прыгну во что бы то ни стало» до «да здесь прыгать невозможно, лучше в другой раз». Я стараюсь максимально глушить эти чувства и опираться на цифры: постоянно использую лазер, меряю данные склона, меряю скорость ветра. Ветер меньше 5 м/c? Отлично! Глубина больше 150 м? Все, нет проблем. Рельеф часто выглядит страшнее, чем есть на самом деле, а когда все померил приборами — легче принять решение. На новых трудных местах момент принятия решения — самая сложная задача. После того как я сказал «все, я прыгаю», перехожу в другое психологическое состояние, уже меньше волнуюсь, так как решение мною принято.    

— Вы совершенно избавились от страха высоты? Возможно, остались другие фобии: змей боитесь, маленьких помещений или темноты?

— Когда ты прыгаешь в горах, где каждый раз все разное, то совсем избавиться от страха нельзя. Но страх перестает быть просто страхом, он разбивается на массу подощущений: от легкого волнения до настоящего — не парализующего, конечно, — страха. Поэтому змеи мне не нужны, чтобы испугаться: я могу побояться, стоя на краю. Нет, если идеальная погода и я стою на точке прыжка, где прыгал два десятка раз, а внизу — тоже хорошая погода, я буду чувствовать себя почти спокойно. Но если это какие-то сложные условия, новое место, то я волнуюсь гораздо больше. Это даже не боязнь высоты или прыжка, а срабатывает инстинкт самосохранения: организм просто не понимает, как можно взять и прыгнуть в таких условиях.  

— Случались ли непредвиденные экстремальные ситуации? С птицами не пересекались?

— Бейс сам по себе экстремален, я думаю, самый экстремальный вид активности: если ты не сделаешь правильные действия, ты однозначно разобьешься. В любых других видах активностей у тебя остается шанс, а здесь нет. А в состоянии стресса это не так просто дается. По поводу птиц — это вряд ли возможно: потому что стоит грохот, как будто машина проносится на огромной скорости, птица, видимо, слышит, и я не знаю ни одного случая столкновения.  

— Что вы делаете в полете? Кричите, поете, наблюдаете?

— Скорость в полете — 150–200 км/ч, при этом летишь над землей на расстоянии метра-полутора, какие уж тут песни. Бессмысленно спрашивать «что ты чувствуешь в прыжке?». Потому что все зависит от условий. Если я просто вывалился из самолета и лечу три минуты в этом костюме, я могу петь песни и о чем-то думать. Если же у меня сложное задание — я приближаюсь близко к скалам, у меня в голове четкий план: «Тут я ныряю в кулуар, у елки 45 градусов направо, потом в эту долину налево, выход у той развилки, здесь открытие парашюта…» То есть постоянно мониторю ситуацию: считываю местность, меняю угол к горизонту (в диапазоне от 20 до 40 градусов), чувствуя уклон, могу прижаться к скале...  

— Не боитесь врезаться?

— Тут нет места страхам, мозги переходят в другой режим и начинают, как компьютер, работать: все твои эмоции работают на координацию движений, и в этот момент ты не боишься. Бояться надо до, и анализировать тоже до, и понимать, что такие полеты — самое опасное, что есть сейчас из экстремальных активностей. Основная причина смертельных случаев бейсджампинга — полеты в стиле проксимити (от английского слова «близость»).  

— Вы совершили рекордный по высоте прыжок. Что наметили для себя дальше?

— Для меня какие-то рекорды никогда не были важны, я много лет в парашютном спорте и в альпинизме, я выиграл все соревнования, которые есть в этих видах спорта, поэтому мне неинтересны звания, корочки и медали, это все у меня уже есть… Мне гораздо интереснее личностная мотивация, реализация очередной мечты. Я просто продолжаю тренироваться, как и раньше, и совершенствоваться.  

— Как вы определяете для себя свою профессию? — О, это очень сложно! У меня у старшего сына даже была проблема в школе. В начальных классах учительница спрашивала: «А кем родители работают?» Он отвечал: «Прыгает с парашютом». На него учительница наехала: «Что значит прыгает с парашютом? Работает кем?» Он смутился, закомплексовал. А жена даже взялась поговорить со мной: «Давай придумаем, кем ты работаешь…» У меня были периоды в жизни, когда я занимался реальной работой, причем, достаточно серьезной. А потом через несколько лет я выиграл первый чемпионат мира в парашютном спорте, и мы сыну сказали: «Говори, что у тебя папа — чемпион мира». Его этот ответ устроил. Но когда меня спрашивают, я тоже теряюсь. В 50 лет говорить: «Я спортсмен»? Странно. То есть мне же никто не платит за прыжки: прыгнул — 1000 руб. на счет упала, такого нет. Поэтому весь заработок складывается вокруг: работаю с телевидением и кинокомпаниями, читаю лекции, снимаю рекламу, несколько раз я снимался в кино каскадером, много лет был ведущим и автором разных телевизионных проектов... Есть спонсорские вещи, безусловно, есть партнеры, но сами прыжки денег не приносят.    

— У вас в этом году юбилей — 50 лет. Вы планируете какой-то особенный юбилейный прыжок?

— Нет, у меня «неудачный» в этом смысле день рождения — 26 декабря. Мы обычно в это время уезжаем с семьей и друзьями в горы на горных лыжах.  

— Кстати, вы невероятно молодо выглядите. В чем секрет?

— Просто прыжки и массаж лица. Шутка! Если серьезно, то здоровый образ жизни, ежедневно тренируюсь. Мне кажется, что регулярная кардионагрузка полезна для сердца и сосудов — и, как следствие, для внешнего вида.  

— Но прыжки — это же вредно для позвоночника и суставов?

— Да. Как любой вид спорта, прыжки имеют обратную сторону. Это действительно так: суставы и позвоночник у меня не в таком хорошем состоянии, как мой внешний вид.  

— А есть возрастной предел для бейсджампинга?

— Все эти активности достаточно молоды, предел непонятен, но я знаю людей, активно прыгающих после 60. Мне кажется, самое главное для современного человека — это наличие мотивации в жизни, мечты или как минимум осознанной интересной работы. Если этого нет, жизнь превращается в кошмар. Я терял мотивацию несколько раз — это очень неприятное ощущение. Когда все, что ты делаешь, становится неинтересным и ты не понимаешь, ради чего это все... Просто чтобы поддерживать форму? Или просто для заработка денег? Но нельзя делать что-то тупо ради денег. Когда деньги становятся единственным смыслом, это очень плохо для самоощущения.  

— А какая у вас мотивация? Ради чего вы все время рискуете жизнью?

— Вопрос «зачем» для меня не стоит. Я этим занимаюсь с детства, за столько лет само ощущение риска и все эти занятия стали для меня естественной средой обитания. Если дикаря привезти и заставить перейти дорогу, это тоже риск: машины несутся, он не знает, как перейти, опасно. А я знаю, как прыгать в горах. Я знаю, что будет каждую секунду после того, как я прыгну. Зачем я это делаю? Потому что это мощнейшая мотивация. Вот представь себе, что я сам себе придумал: сидел, листал журнал в туалете — нашел новое место для прыжка. Все завертелось: я заинтересовал людей, собрал команду, и вот мы уже где-то в джунглях Венесуэлы, я стою на краю, висит вертолет, вокруг камеры, и я делаю то, о чем мечтал шесть месяцев. Это же круто?